Многоголосое звучание разных музыкальных инструментов, целых оркестров, сочные, богатые красками голоса оперных певцов слышались в будущих драматических спектаклях буквально всем режиссерам-новаторам, осуществляющим реформу европейской сцены в начале XX века. Разумеется, впоследствии каждый выбрал те приемы и пути улучшения и преобразования сценической речи, которые оказались наиболее близки их общим эстетическим устремлениям: как и во многом другом, режиссеры разошлись в своих мнениях о новаторском звучании современного драматического спектакля достаточно далеко. Но в их первых порывах обнаружилось вдруг столько общности и единодушия.
Мечтая о совершенном актерском ансамбле на драматической сцене, Станиславский взывал к исполнителям, чтобы они учились слушать и слышать живую человеческую речь как в жизни, так и в театре: «Хороший, мужественный голос, выступающий со своей репликой на сцене, мне кажется виолончелью или гобоем. Чистый и высокий женский голос, отвечающий на фотокниги, заставляет меня вспоминать о скрипке или флейте. А низкий грудной звук (голоса) драматической артистки напоминает мне вступление альта или viola d'amore. Густой бас благородного отца звучит фаготом, а голос злодея - тромбоном, который трещит от своей силы и внутри его клокочут, точно от злости, накопившиеся слюни. Как это артисты не чувствуют целого оркестра в человеческой речи. Прислушайтесь внимательно».